Каменное эхо - Страница 23

Он еще раз вздохнул и, отметив это, разозлился. «Ишь развздыхался как девица на выданье», — подумал он с раздражением, выискивая взглядом кого-нибудь из своих. Но почуявшие состояние атамана ватажники благоразумно таились по захоронкам и на глаза не лезли. Только Йирт Безрукий спокойно дрых у костра, почти засунув в пламя обутые в деревянные чеботы ноги. Обычно атаман не трогал Йирта, но на этот раз безмятежный вид ватажника вызвал у Оштона такую ярость, что он аж зашипел. Будь у него под рукой еще хотя бы один клинок, пришлось бы Йирту пару недель есть стоя и спать только на животе, но все свои ножи Оштон пошвырял в дуб, поэтому оттопыренная в сторону задница Йирта дополнительным украшением не обзавелась. А еще атаман услышал за спиной шорох. Мгновенно обернулся и встретился с сонным взглядом ватажника, голова которого выглядывала из-за поваленного дерева. Голова, зевая, лениво пошарила взглядом по окрестностям, усмехнулась, заметив спящего Йирта, и замерла, увидев фигуру атамана. Сон моментально вылетел из глаз ватажника, сменившись испугом. Оштон ощерился.

— Доброго утречка, Лайкам, — сказал он ласково, — а не принесешь ли ты мне мои ножи?

— Ась? — спросил ничего не понявший и оттого еще более напугавшийся Лайкам.

Оштон нагнул голову и протянул руку в сторону дуба.

— Ножички в дереве видишь? — спросил он медоточивым голосом. — Во-о-она тамочки торчат, как…

Окончательно проснувшийся и понявший, чем ему грозит дальнейшее промедление, ватажник вскочил как ужаленный, бросился к дубу и принялся с остервенением выдергивать крепко сидящие в стволе клинки. Оштон ждал с улыбкой, при виде которой некоторые знающие его люди падали в обморок. Но Лайкаму повезло. Сопроводив свое появление негромким свистом, на поляне появился еще один ватажник — Нарим Вырвиглаз.

— Атаман, — сказал он, улыбаясь, — кажися, дичь идет.

Оштон вскочил, подхватил с земли пояс с мечом и направился к дубу. Выдернул кинжал, сунул в пустые ножны, а удачливый Лайкам отделался лишь легкой плюхой и отскочил, благодарно улыбаясь и потирая ушибленный затылок.

— Где? Кто? — коротко поинтересовался атаман у Нарима, следуя за ним по едва заметной лесной тропке.

— На Таронском тракте. Чешет, не таится, как на своем дворе из избы в сортир торопится. Молодой, шалый. Но одет хорошо и лошадь добрая. Его Зиман заметил, когда он от Лоди выехал. Думали, свернет у бочага, но он через лес поперся. Вот-вот на засаду выскочит.

— А не на живца ли нас ловят?

— Не похоже. Все гляделки проглядели — никакого шебуршения незаметно. Да и в Лоди все спокойно. Я токмо вчерась со Щербатым уговорился — как кто из дружины Алариковой в деревне появится, Щербатый обещался платок белый на шестовину вывесить — так нет ничего.

— А ну как из Тароны кто выскочит?

— Ну и пусть выскакивают. Покудова оне пять ли через лес ломиться будут, да засеки наши расчищая, мы этого куренка три раза выпотрошим подчистую, да пять раз по оврагам да буеракам утечем. Впервой, что ли?

— Не впервой. — Оштон улыбнулся. — И впрямь пора бы ужо Хирту Страстотерпцу на нас свой взор обратить.

— А ото ж. — Нарим, раздвинув густо нависающие ветки, выскочил на дорогу и, приставив сложенную лодочкой ладонь к уху, замер. Оштон вышел следом. Поперек дороги крест-накрест лежали подрубленные деревья, и на одном из них, вальяжно устроившись в развилке в двух локтях над землей, сидел еще один ватажник — Харт Костолом. Сидел и вдумчиво разглядывал вынутый из ножен клинок, временами протирая тряпицей одному ему видимые пятна. Оштон огляделся: засада была сработана толково и без огрехов — сразу за поворотом, достаточно близко от него, чтобы выскочивший всадник не успел опомниться, но и не настолько близко, чтобы засеку было видно за поворотом. Прислушивавшийся Нарим расплылся в улыбке. — Ска-ачет, мила-ай, — пропел он, — торопится-поспешает, боится, вишь, что опоздает и нас не застанет.

Оштон уже и сам слышал приближающийся дробный стук копыт. Невидимый пока всадник и в самом деле торопился, гоня лошадку широким галопом. Перед поворотом ритм сменился — всадник перешел на рысь и через мгновение вылетел на дорогу перед засекой. Оштон замер, предвкушая неминуемое падение, но всадник оказался не промах — с гортанным «йа-а-а» откинулся назад, натягивая повод, и лошадь встала, почти уткнувшись мордой в листья деревьев засеки. Всадник — молодой парень в шитом серебром черном камзоле — неторопливо оглядел обстановку, усмехнулся. И очень Оштону эта усмешка не понравилась — ну никак не вязалась она с сопливым видом парнишки. И цепкий, уверенный, ничуть не испуганный взгляд — тоже не вязался.

— Ну-ну, — протянул парень насмешливо, — никак, разбойники? Кель Синистра! Я уж думал, не осталось нынче в лесах лихого люда.

— Гор с тобою, — всплеснул руками Никрам, выходя вперед, — да рази ж мы разбойники? Да как у вас, милсдарь хороший, язык повернулся такое сказать? Мы просто сирые люди, милостыню собираем себе на глоток воды да на щипок хлеба. А поделитесь, милсдарь хороший, чем не жалко. А чего не жалко — сами выбирайте: добром каким али жизнью делиться будете?

— И почем мне проезд встанет, коли жизнью я делиться не захочу? — спросил парень спокойно, словно о ценах на рыбу интересовался у лоточника.

Никрам сокрушенно вздохнул:

— Люди мы скромные, до чужого добра не охочие. Я бы один и за серебрянку уполовиненную до земли бы кланялся и век бы за вас, милсдарь, молился. Да вот беда — не один я. Много нас, сирых, — и продолжил совсем другим, нагловатым и уверенным тоном: — А потому, милсдарь хороший, слезай-ка ты с лошади да одежку скидывай. Про денежку и говорить не буду, сам, поди, догадаешься.